На проспектах, на площади звонкой,
У вокзалов и станций метро
Робко мнётся девчонка с картонкой.
На картонке на той пара строк:
«Кто-нибудь, молодой поэтессе
Покажите, пожалуйста, жизнь».
Поэтессе свой мир уже тесен,
Вот и ждёт, кто ей скажет: «Держись!»
Юля Федоткова только что окончила школу. На экзаменах она получила 290 баллов из трехсот возможных. С такими баллами Юля могла бы поступить в МГИМО, но она решила стать лингвистом. О том, чего стоит бояться современному человеку, что значит учиться добросовестно, к чему приводит увлечение фанфиками и посткроссингом, чего страшатся некоторые учителя и почему в школе процветает конформизм – об этом и многом другом мы разговаривали с Юлей накануне её отъезда для поступления в вуз.
Про литературу
– Говорят, что подростки, молодежь сейчас мало читают, или вообще не читают.
– Я бы так не сказала. Беда в том, что не умеют выбрать хорошее. Но читают что-то средненькое. Иногда читают, чтобы похвастаться, мол, посмотрите, какой я умный, я читаю.
– А чем сейчас хвастаются, какой литературой?
– Многие любят современных авторов, типа «Голодных игр», фантастические книги. Я не говорю, что они плохие, просто есть повыше уровень.
– Какие, в твоем понимании, повыше уровнем будут?
– Ну, я, например, классику люблю. Люблю Достоевского, и после Достоевского я уже не смогу воспринимать современных, молодежных авторов, которыми увлекалась года три назад.
– А ты считаешь, среди современных нет достойных?
– Из наших мне нравится Дмитрий Глуховский (признан иноагентом), он хороший, м-м-м, Рей Бредбери, недавно я дочитала маленький роман Девида Гилмора, тоже современный автор, очень глубокое произведение. Мне еще нравится поэт Владимир Морозов, он жил в 20-м веке у нас в Карелии. А больше из современных я ничего не читала. Раньше любила современных читать, фэнтези, а сейчас больше классику.
– Я поняла, что Достоевский, а Толстой?
– Ну, Толстой не для меня.
– Почему?
– Он писатель-дидактист, он учит. А я такого терпеть не могу, когда мне говорят – вот так надо, а так не надо.
– Одна моя знакомая недавно написала в Фейсбуке, что перечитала «Дядю Ваню». Что ж, говорит она, за то время, что я его не читала, Чехов полностью переписал пьесу.
– Да, может быть, через 20 лет я прочитаю что-нибудь из Толстого, и мне понравится, но сейчас это совсем не для меня.
– А Достоевский не дидактист?
– Когда я читаю, это не чувствуется. Может быть, потому, что отвлекает его манера, мне она очень нравится, может быть отвлекают персонажи, такие глубокие, живые. Но у Толстого дидактика бросается в глаза и отвлекает от чтения.
– А сейчас какая твоя любимая книга?
– Мне нравится «Преступление и наказание» и Оруэлл – «1984»
– Там ведь описан реальный сценарий событий, то к чему может привести тоталитарный режим.
– Да, но все же уже поменялось, это в прошлом. Есть чего бояться, но не подобных вещей, не такого тоталитаризма.
Про культуру и язык
– А каких? Чего бояться?
– Упадка культуры, например. Потери любви к языку, понимания языка. Вот я смотрю на многих ребят, да и у меня у самой, наверное, такая беда. Очень многие не умеют изъясняться устно. Я могу написать, а сказать вслух не получается иногда.
– Нет мысли или не умеют в слова облечь их?
– Второе. Если на бумаге можно подумать и зачеркнуть, то пока будешь думать вслух, люди разойдутся по домам.
– Ну, этому можно научиться, сейчас много тренингов, технологий, которые учат говорить. Может быть, все-таки первое, просто не хватает внутреннего багажа?
– Может быть, может быть, люди многого не знают, не видели и не понимают, как это назвать, описать. Они живут в определенном кругу. Кухня, сон, школа или университет, интернет. Они это знают, и поэтому они об этом говорят, а остального они не видели и, может даже не представляют, что что-то еще существует. Вот тоже у Оруэлла описывалось в романе, что хотят упразднить некоторые слова, чтобы люди даже не знали что такое свобода, побег. Они не знают слово и даже не знают, что такое можно совершить, сбежать или нарушить закон. Они не понимают, что это такое.
– То есть важно раздвигать эти границы, чтобы было понимание сути вещей и мира.
– Конечно. Я еще не помню у Оруэлла в точности, но суть в том, что если ты узнаешь что-то чужое и начинаешь это понимать, только потом узнаешь свое собственное.
Вот, я раньше не любила английский язык, а потом меня увлекло, я поднатаскалась и теперь могу по-английски поболтать. Я смогла сравнить наш язык и английский и понять, что наш язык – это ого!
А раньше я этого не понимала, ну говорю и говорю. Хотя английский мне тоже нравится, очень мелодичный, русский богатый, многогранный, непонятный.
– Какой еще хочешь выучить?
– Немецкий, испанский, европейские. Я в этом году взялась за латынь, потому что это основа многих европейских языков, но из-за экзаменов пришлось оставить, уже что выучила – забыла. Ну, летом будет время подучить.
Про увлечения
– Помимо учебы, какие интересы?
– Читаю, писать люблю, год назад начала заниматься посткроссингом. Знаете?
– Нет. А что это?
– Это сайт, такая программа, когда тебе выпадает случайный адрес из любой точки мира, из Китая, например, с какого-нибудь острова, и потом тебе нужно отправить ему по почте бумажную открытку. Или письмо в конверте. Все общаются в большинстве на английском. Если в России, то на русском, на Украину и в Белоруссию тоже на русском.
– А вы там обсуждаете с украинцами ситуацию между Украиной и Россией?
– Ой, нет, я вообще в политике не шарю. Политика – это дело грязноватое. Я туда не лезу.
– А почему ты думаешь, что грязноватое?
– Ну, посмотрите, сколько там крови, сколько вранья, пропаганды. Может быть, когда я буду учиться, университет закончу, увижу жизнь во всей красе, мне будет поинтересней. Сейчас пока нет.
– Сейчас довольно активно молодежь выходит на акции протеста, молодые люди задействованы в политическом процессе. Аналитики отмечают волну активности среди подростков и студентов.
– Может быть, волна эта до меня позже дойдет. А пока у нас тут все тихо, меня это не касается, может быть, поэтому у меня такое равнодушие. Если бы что-то случилось, думаю, я бы в первых рядах была.
– Ты человек с такой активной жизненной позицией?
– Думаю, да.
– А о чем ты пишешь?
– Стихи, рассказы. Но это не отражение недавних событий. То, что в голову придет, то и пишу.
– Это сюжеты? Ты их придумываешь?
– Да. Если Достоевский, другие брали их из жизни, из газетных сводок, то я придумываю.
– Как?
– Увижу например лампу, мне понравится её форма, потому я представлю как пришел какой-то человек в кафе и – фух! Придумалось. Но это не сразу, это может быть несколько месяцев. Вот оно просто копится, сюжет растет, развивается, и когда я понимаю, что у меня достаточно мысли и что это можно выложить на бумагу и что мне хочется это сделать, я пишу.
– Это фэнтези по сути?
– М-м, я раньше писала фэнтези, а теперь я больше люблю, знаете, как у Гоголя – фантастический реализм.
– Ага. А еще сейчас очень популярное направление – фанфики.
– Да, было время, и я это писала, и не я одна, у меня в классе есть девочки, которые тоже писали. Многие именно с этого начинали. Фанфики по любимым книгам, играм, сериалам, да.
Про признание и призвание
– А тебе важно признание, отзывы?
– Любому это важно.
Никто не хочет «в стол» писать, но главное не сделать это целью, что я буду писать только то, что люди хотят, чтобы люди меня любили.
Может, это со временем придет, а пока тебя еще не нашли, что ж, надо уметь терпеть и ждать.
– Тогда придется «в стол» писать.
– Ну не обязательно же только на какие-то сайты писать, можно друзьям показывать, можно читать стихи в кафе. Вот я собираюсь, когда буду учиться, сходить на поэтический батл или просто на поэтический вечер. То есть способов-то много на самом деле.
– То есть нужно найти своего читателя. А как ты относишься к критике?
– Хорошо. Я встречалась с поэтессой из нашего города Галиной Зарукиной, три раза мы сходились в библиотеке, читали друг другу свои стихи. Она критиковала меня, говорила, что тут лучше бы так, а вот здесь почему так, а не так. Она мне очень помогла. Благодаря ей я поняла, что она видит то, что я чувствую, но я не могла объяснить что и как. Она увидела и вот мне прямо сказала одним предложением. А я: точно, ну конечно! Я два месяца не могла понять, в чем дело, а тут вот…
– А кем ты хочешь быть?
– Переводчиком, переводить зарубежную литературу на русский язык, самой поработать переводчиком. Я, правда, никогда еще не пробовала, но мне кажется, что если учиться добросовестно, у меня получится.
– А что, по твоему – учиться добросовестно?
– Самому хотеть что-то знать. Если я хочу знать языки, я не просто домашнее задание делаю, чтобы мне пятерку поставили, а что-то еще сама делаю. Литературу читаю на английском, фильмы смотрю на английском. И если я вижу какое-то слово, мне интересно, откуда оно произошло, с чем может употребляться, какие у него синонимы, то есть вгрызаться в язык.
– Это такая должна быть мощная самоорганизация, не детская. А чем ты занимаешься летом?
– Всем тем, что и в школе, но только в беспорядке совершенно. Вот, например, летом я обычно работаю по ночам.
– Что значит, работаю?
– Пишу, языками занимаюсь, читаю, а днем я сплю. Бывает, у меня как стрелка часов смещается.
– А как твои родители относятся к твоему выбору?
– Мама не против, но она думает больше о практических вещах, чтобы у меня была хорошая работа, чтобы она меня кормила.
Я не очень уважаю, когда больше думают о материальном, а не о духовном. Я иду учиться, чтобы учиться.
Может быть, это глупо, в первом классе так детям говорят, а я в одиннадцатый ходила учиться. И в университет я иду, чтобы учить языки, историю, о литературе узнать, а не для того, чтобы работу найти хорошую.
– А мама считает, что этой профессией ты себя не прокормишь?
– Мама считает, что если я будут переводить тексты, я умру с голоду. Ну, может быть, не умру, но не буду жить в комфорте. Ей так нравится слово «комфорт», чтобы было комфортно, чтобы было уютно. А мне это не важно. Я могу жить где угодно, согласна всю жизнь таскаться по общежитиям, по хостелам. Мне все равно, главное чтобы дело свое делать.
– Налицо конфликт отцов и детей
– Да. Но он не резкий. Она – да, посмотрим, жизнь научит. А я – посмотрим, посмотрим! Действительно посмотрим. Уют – он только в голове.
Про школу
– У тебя хорошие воспоминания и ощущения о школе остались?
– Да, хотя, конечно всякие воспоминания бывают, даже плохие минуты интересно иногда вспомнить.
– Что значит плохие?
– У некоторых это плохие оценки, у меня первые уроки жизни, так сказать. Взаимоотношения с одноклассниками и с учителями. Я помню, как меня наивную окатили холодной водой, но это у всех бывает.
– Фильм «Чучело» или книгу ты знаешь?
– Советовали, Марина Анатольевна (учитель литературы в школе — ред.) тоже, но я еще не добралась.
– А теперь, по гамбургскому счету, какие бы дала советы, пожелания оставила своей школе?
– Некоторым учителям я бы советовала обращать внимание на учеников и урок, а не на дисциплину. А то некоторые у нас дисциплину чтут как при Сталине. И не следовать тому, что написано в методичках, а больше от себя давать.
Чтоб урок был живой, а не наигранный. При мне некоторые молодые учителя уходили. Может быть, не хватило стойкости. Быть учителем – это не для всех, вот я хочу быть филологом или лингвистом, но я учителем не буду никогда в жизни, лучше буду официанткой. Я не смогу учить, для этого нужно призвание, а у меня нет призвания, я это знаю.
– Сейчас есть еще такое мнение, что нынешние школьники – очень большие конформисты. Подстраиваются под ситуацию; если им что-то не нравится в школе, пусть лучше так все идет, как идет, чем кому-то что-то доказывать, отстаивать свое мнение.
– Я соглашусь с этим, я сама сначала такая была. Только в последние годы поняла, что что-то тут не так.
Нужно не всегда соглашаться и отходить в сторонку. Что если не ты, тогда другие за тебя будут решать. А если тебе их решение не понравится?
Я конечно не особенно бунтую. Но если я решила так, может, промолчу, но сделаю по-своему. Мне кажется, что и сами преподаватели этому подвержены. Просто все привыкли, что надо делать так, отступиться нельзя. Потому что существует якобы неписаный закон, по которому нужно сделать так, а не иначе. А некоторые и не знают, как сделать по-другому, хотя хотят.
– То есть, ты хочешь сказать, что существует некий прессинг в отношении учителей, которые боятся, а они в свою очередь, если можно так сказать, прессуют школьников.
– Да. А тех, кто прессует учителей, еще кто-то прессует. А может быть и нет, может люди сами себе воображают, что это есть, хотя ничего такого в самом деле нет.
– То есть сами себе выстраивают ограничения. А ты считаешь, что есть у школьников возможность не подстраиваться под авторитеты? Но тогда получается конфликт?
– Есть непримиримые учителя, которые считают, что при любых обстоятельствах их нужно слушать, но есть те, с которыми можно договориться и тебя поймут. Хотя, думаю, со всеми можно договориться. Просто одни непримиримые из гордости или из страха, поэтому они настаивают, ты делай так, а не иначе, потому что сами боятся, что им влетит за это, а не тебе.
Десять вещей, которые стоит сделать до окончания школы
-
Найти любимого писателя, художника или режиссера
-
Поиграть во что-нибудь с незнакомцем в поезде, когда все уже спят
-
Искупаться в одежде
-
Испытать счастливый билет
-
Побывать в Петербурге
-
Нарисовать автопортрет
-
Сделать всем одноклассникам подарки на память (перед вручением аттестатов я сплела 27 браслетов из бисера)
-
Отправить письмо в другую страну
-
Выучить язык (хотя бы родной)
-
Бросить кому-нибудь или чему-нибудь вызов
Про друзей
– У тебя много друзей?
– Друзей? Друг – это понятие такое… только двое, наверное. Знакомых много.
– А как ты определяешь для себя друг или не друг?
– Не стыдно какую-то глупость при друге сделать. Не стыдно рассказать что-то, не все, конечно. Но другу можно доверять, не стыдно опозориться. Он тебя уже знает, знает, что ты можешь такое ляпнуть!
– А какие качества ты ценишь в людях?
– Наверное, прямоту, и, может быть, изобретательность.
Чтобы не было страха перед мелочами, как у Гоголя в «Шинели» или у Достоевского в «Прохарчине», чтобы человек жизни не боялся. Человек должен быть смелым. Не бесстрашным, но смелым.
Настойчивость, непосредственность. Я люблю непосредственных людей.
– А непосредственность, искренность, открытость не мешают?
– Иногда мешают, но иногда не обойтись без этого.
– А если ситуация требует пойти на соглашение?
– Иногда я тоже так делаю, но лучше правду сказать, чем соврать. Потому что и тебе и другим лучше же будет. Лучше потерпеть, зато потом не будет каких-то других бед.
– Не будет стыдно?
– Не будет стыдно, не будет жалко, может быть, через какое-то время ты сам решишь, что нужно было правду сказать, что это было правильным, и что ты потерял из-за этого очень много.
– А чего ты не любишь?
– Терпеть не могу, когда мне навязывают и учить начинают. Когда человек просто рассказывает, и он думает по-своему – это одно. А если мне говорят «ты, Юля, не права, и надо жить вот так и делать, одеваться вот так, вот это ешь, а это нет», я очень начинаю злиться.
– Это свойственно возрасту.
– Мне кажется, нет. А зачем учить другого? Ведь он же другой, – не такой как ты.
***
Посвящается М. А.,
моим школьным друзьям и всем,
кто идёт за нами.
А напоследок я скажу…
Скажу: «Постойте, отчего же напоследок?»
Я не больна и не слепа,
Без дрожи в голосе, и волос мой не редок.
Мне восемнадцать лет едва.
Для эпилога, полагаю, рановато.
Мне впору сесть на карусель,
Смакуя розовую сахарную вату.
Я расходящихся мостов
В любимом городе не видела ни разу
И с рюкзаком наперевес,
Ища попутчиков, не шастала по трассам.
Я не рвала гитарных струн,
И руки не были по локоть в акварели.
Мне на тонУщем корабле
Не доводилось сочинять стихотворений.
А языки, а языки?
Ведь я не знаю даже жалкого десятка.
Не знаю, как это — верхом
Нестись по полю без поводьев, без оглядки…
Я наставлений не даю
И никого из вас учить, как жить, не стану.
Учитесь сами — вот совет.
Ну а пока — до встречи, ведь,
Возможно, встретимся меж книжными листами.
***
Я живу в поездах. Я съезжаю в вагон из вагона.
Покупая билеты, меняю свои адреса.
Я привыкла давно и к засаленным стёклам оконным,
И к бегущим за ними дорогам, столбам и лесам.
Я на полках на узеньких ночи в пути коротаю.
Засыпаю под ложечный звон и удары колёс;
Просыпаюсь под утро: вот станция полупустая,
Вот громоздкий багаж кто-то к выходу в спешке понёс…
Как мне нравится запах вокзалов — железный и душный.
Как люблю я густой, над перроном клубящийся пар,
Вездесущий глас диктора, грохот составов натужный,
Отправления свист и лучи ослепляющих фар.
Прозаичная прелесть плацкарта ни с чем не сравнится.
Боковушки, шипящее радио, в тамбуре брань…
Где ещё допоздна можно слушать тайком небылицы?
С незнакомцами рядышком завтракать в тёмную рань?
Я живу в поездах, раскалённых июльской жаровней,
Замерзаю на стылой постели глубокой зимой.
И когда в городах раздаётся протяжный и ровный,
Словно эхо, гудок, меня тянет обратно домой.
