Галину Юрьевну Маркелову знает почти каждый в Костомукше. Даже если лично у вас или ваших детей не было проблем с законом, возможно, вы встречали её на собраниях в школе, слышали фамилию от друзей или знакомых. Два поколения костомукшских подростков прошло перед её глазами. «Сейчас», – говорит, – встречает меня кто-то на улице, обнимает, или жмет руку, благодарит за что-то, а я уже и не помню за что, да и кто это, тоже не помню, столько их было. Да и выросли они, взрослыми стали. Но радостно от того, что все у них хорошо, что уже свои семьи, дети. У человека все хорошо и мне хорошо».
Два месяца, как Галина Юрьевна на пенсии. Двадцать лет она проработала в инспекции по делам несовершеннолетних в городском отделе внутренних дел нашего города и еще тринадцать – ответственным секретарем комиссии по делам несовершеннолетних и защите их прав при администрации округа.
– Не скучаете без работы?
– Не успела еще. Внуки, рыбалка, лес, дача. По работе позванивают, родители подростков тоже обращаются, – говорит Галина Юрьевна и подкладывает мне очередную порцию нежнейшего сига. Мы разговариваем у неё на кухне, и я понимаю, что отказываться бесполезно. Мягко, но безапелляционно инспектор одним взглядом дает мне понять, что возражения не принимаются. Тем более что сиг пойман хозяйкой собственноручно.
Галина Юрьевна — заядлая рыбачка с 15-летним стажем. Сама управляется и с моторной лодкой, и с ледобуром. Во все походы её сопровождает верный пес Франт, большой черный пудель.
– Я перевелась в Костомукшу из Новгородской области. Я там начинала тоже инспектором, хотя мечтала быть экспертом. Решила поработать в детской комнате, а потом, думаю, переведусь в эксперты. Мне передали стопку карточек и приказ сверху. Я говорю: «Чего делать-то»?
«Начни с изучения приказа». Ну, посмотрела, потом, думаю, нет, пойду-ка я с людьми знакомиться.
А когда начала работать, как-то интересно стало, и я уже не думала куда-то уходить.
– А что нравилось?
Лейтенант милиции. 1977 год– Знаете, считается, что милиция – это карательный орган, надо наказывать, а у меня изначально понимание было, что надо помочь. Мне сейчас родители часто говорят: «Вот, он такой, сякой». А я отвечаю: «Знаете, он же ребенок, мы сейчас в этой жизни сами не знаем, как выйти из той или иной ситуации, крутит нас и так и эдак. А что мы хотим от него? Он тыкается во все стороны. Здесь читает, тут смотрит, там чёрт-те что творится, поэтому у него такая каша в голове. Если ему сейчас не помочь, эта каша вообще не известно как вылезет. В жизни все ошибаются, а у ребенка и психика еще не сформирована. Поэтому просто надо помогать».
– Многим удалось помочь?
– Я не считала, но точно знаю, что в этом городе я прожила не зря. Но это не одна Маркелова помогала, у нас целая система в городе хорошо работает. Все органы, которые занимаются профилактикой безнадзорности, действуют. Случилось что-то – мы скопом ситуацию обрабатываем и стараемся, чтобы её довести не до суда, который лишает родителей прав, а все-таки сделать так, чтобы ребенок остался в семье.
– И как вы работаете? Вот, например, семья пьющая… Заставите их вести другой образ жизни?
– Методом убеждения. В городе работает межведомственный совет по работе с семьей. Члены совета знают каждую семью, состоящую на учете, к каждому случаю – свой подход. Понятно, что, лекарств нет, что это не анальгин, аспирин – дал, и человек перестал пить. Здесь больше действует метод убеждения и страх, что ты можешь лишиться ребенка. Пьющие люди, как правило, любят своих детей, и что самое интересное, дети в таких семьях своих родителей ценят и любят порой больше, чем в нормальных семьях…
– Жалеют?
– Может быть.
Я припоминаю ситуации, когда забирали детей, у меня пуговицы на пальто отлетали, так они выдирали, эти мамочки, детей своих.
А надо было забирать, потому что реально была катастрофа. И вот угроза, что они могут лишиться самого дорогого, работала. Благодаря тому, что система взаимодействия хорошая, город маленький, люди заинтересованы, чтобы поправить положение детей в семьях. Лишаем только в крайних случаях. У нас опекунских 47 семей сегодня, а лет десять назад их было больше 60. Лишаем в среднем 1-2 семьи, ограничиваем 2-3 семьи. Это хороший результат на сегодня.
В нормальных семьях тоже свои проблемы.
Вот телефон своровали, ребенок в начальной школе, телефон 20 тысяч, зачем? У этих детей есть все, а вот отношений в семье с родителями порой нет. Почему? Я не могу ответить на этот вопрос. Вот в этих пьющих семьях, там на матери креста негде ставить, а он вокруг нее бегает: «Мамочка, мамочка». Это трудно понять.
– А как работать с семьями благополучными, в которых ребенок совершает правонарушение?
– Ну, может, с ними и нет необходимости плотно работать как с семьями социального риска, потому что там нормальные родители, которые работают, стараются. Но ребенок может совершить правонарушение не потому, что дома не порядок, а потому что улица, интернет, особенно сейчас. Причина не обязательно в семье. Хотя где-то что-то цепляется. Вот иногда приходят родители с проблемой, начинаем разбираться, говорят, вот компания, вот друг, а потом: вообще-то, знаете, мы и сами его избаловали с детства.
– И где эта грань между избалованностью и любовью, как её соблюсти?
– Да, тонкая грань. Вот тоже ситуация: родители хорошие, оба работают, оба с хорошей зарплатой, девочка толковая, 8 класс. А она из правонарушений не вылезает, просто не вылезает. Я уходила, она уже до уголовного дела дошла. Почему?
– Почему?
– Вот почему? Ну, вот разбираться надо. Знаете, чужая семья потемки, а в семье за один раз не разберешься, и за два, и за три. Это надо постоянно общаться, постараться понять. Понять в чем причина, случайность это или нет. На что подросток нацелен, чем увлекается, что ему интересно.
Помню, ко мне отец приходил, здоровый мужик, рано жена умерла, и он один сына воспитывал. А работал водителем, на 2-3 суток уезжал в рейс. Парню лет 15, уже в то время учился в училище, попал за употребление спиртных напитков.
И вот отец с работы приехал, усталый. Сидит, голову склонил, чуть не плачет, говорит: Галина Юрьевна, я не знаю что мне делать, как быть, хоть работу бросай.
Парень-то нормальный, но матери нет, и он один, там постоянные компашки. Я говорю: «Давайте, все вместе, как-то будем ситуацию исправлять». И вот домой ходили постоянно. И училище подключилось. Один раз прихожу, у него компашка и банка с перчаткой – бражка. Я говорю: «Так, понятно, начинаем сначала. Ребята все по домам. Напиток выливай сам».
– Мне кажется вы чудеса какие-то рассказываете, сейчас это представить невозможно. 16-летний человек живет в своей квартире, тут вы. Он же может сказать – моя квартира, что хочу, то и делаю.
– Понимаете, прежде чем мне так себя вести, и заходить в чужую квартиру, нужно было наладить нормальные отношения с этим подростком, чтобы он к тебе хоть чуточку прислушивался. Ведь это не сразу, будто я первый раз пришла, все раскидала, всех выгнала. Нет, надо смотреть по ситуации, и надо улавливать, где и как можно поступить и понимать, что в данной ситуации это сработает. Чтобы тебя человек понял.
А давайте, я вам еще картошечки подложу, и доедайте, доедайте, тарелки любят чистоту!»
Коллеги-подруги: Алевтина Попкова, Галина Маркелова, Любовь Домина
– А как понять ребенка, который с точки зрения морали совершает зверский, нечеловеческий поступок? Вот мне недавно рассказали историю: девочка в седьмом классе жестоко избила одноклассницу до черепно-мозговой травмы, а все остальные одноклассники пришли на сходку, где это происходило, просто стояли и снимали это все на видео.
– Сейчас живем в жестоком мире! – опускает голову, размышляет.
– Да он всегда жестокий,– возражаю.
– Не всегда, лет 30 лет назад такого не было, сейчас у нас на первом месте деньги. Потерялись ценности, а чего дети не будут снимать на видик, если все и так показывают. Я смотрю на этих «бедных» детей, скорей бы они повырастали, чтобы их не повело не в ту сторону. Им сейчас в этом мире выживать очень не просто. Вот сейчас дети, если двое дерутся, третий не лезет, они просто стоят и смотрят. Я спрашиваю: «А чего же вы? А если б убили»? «Да не убили б, куда он денется», отвечают. Сейчас очень все не просто.
Майор милиции. 1993 год– Ну а разве не про то же самое писал Железников в «Чучеле» почти сорок лет назад?
– Да, было, но единично, а сейчас пожестче все, дети стали жестокими, раньше были добрее. Мы, взрослые, были добрее, а сейчас все поменялось. А что касается драк, то, как правило, они зреют не один день. Нередко, когда такие материалы рассматриваем на комиссии, выясняется, что конфликт между детьми длится давно и о нем знали родители, но почему то не постарались его вовремя погасить. Если есть конфликт и мамы, папы о нем знают, надо идти в школу, встречаться родителям обеих сторон и мирить детей или разводить их в стороны, гасить надо вовремя, не ждать когда он перерастет в побоище. И тяжких преступлений по линии несовершеннолетних становится больше. Если раньше у нас в основном были кражи и хулиганки, то сейчас по линии несовершеннолетних регистрируются уже грабежи и угоны. Все меняется. Сейчас дети много чего видят. СМИ много чего показывают, даже в мультиках убивают, так чего вы хотите.
– А бывало в вашей практике, что встречаешь такого подростка, про которого с первого взгляда или слова становиться понятно, что уже ничем ему не можешь помочь? И разговаривать с таким не хочется? Но надо, работа такая.
– Бывает, когда ты с ним разговариваешь, а он маленький, и не знаю как сказать, не искренний что ли, и кажется, ему никто не поможет. И он пойдет дальше. Да, у меня мальчик был с пятого класса, вот он сидел, ухмылялся, мама напротив сидела и плакала, а он нога на ногу, и смотрит на нее презрительно. Хотя там абсолютно нормальная семья. Когда я первый раз пришла в эту семью, я впервые увидела такую упакованную квартиру, они оба на комбинате работали, у них на тот момент машина уже была, редкость в городе в те времена. А отношение к родителям у парня было никакое. И он пошел, и до сих пор по тюрьмам ходит. Мы его в спецшколу отправляли, что только не делали, но он был практически не управляемый.
– То есть инспекторы тоже не всесильны.
– Конечно, нет. Много проходило через нас детей. Были у них моменты какого-то несогласия с законом, ну немножко помогли, отредактировали. Я же говорю, у нас хорошая команда была. И сейчас такое есть. Просто сейчас полиции сложнее работать, потому что много бумаг, регистрируется любой чих. У нас тоже бумаги были, но того, что сейчас творится! На то, чтобы дойти до детей, у инспекторов просто времени не хватает. Сейчас инспектор по 40-50 материалов регистрирует. «Что вы с ними делаете?», – спрашиваю. «Большинство в корзину. Проверку проведем и списываем.
Вместо того, чтобы провести проверку, бумаги писать, они бы с ребенком пообщались. А с ребенком общаться некогда.
У нас тоже бумаги были, но мы успевали и в школах бывать, и в семьях, и дети приходили не по одному разу за месяц. Мы их вели, мы с ними жили просто. А сейчас не потому, что она не хочет, она хронически не может, у нее все завалено бумагами.
– Когда своих-то детей успевали воспитывать?
– Старались успевать. Я только сейчас начинаю прокручивать всю ту жизнь. По большому счету, выходных как таковых не было, все время дежурства, праздники точно также, могли вызвать, когда угодно. Думаешь, а надо ли было? Но так сложилось. Единственное ощущение, думаешь, как все быстро пролетело, как одним листом – раз и все. Но нисколько не жалею. Я знаю, вижу, результат. Знаете, как это здорово, когда ты видишь кого-то из своих, взрослых уже, и думаешь – он молодец. Не ты что-то сделал, а человек сам творец своей судьбы, а мы ему просто помогли. И есть чувство хорошего человеческого удовлетворения.
